ВЫСОЦКИЙ. СКВОЗЬ СНЕГ

Григорий ТРОФИМЧУК, ведущий эксперт Департамента политического консалтинга Русско-Азиатского Союза промышленников и предпринимателей

25 января 2013 года исполнилось бы 75 лет Владимиру Высоцкому – одной из наиболее ярких фигур в русской, российской поэзии. Время, прошедшее после его смерти и пришедшееся на две совсем разных России (советскую и либеральную), доказало, что это имя, одно из немногих, останется в истории русской, отечественной литературы навсегда. Вне всякой зависимости от политических изменений в самой России.

Видимо, пришло время, чтобы и зарубежные ценители русского слова – в том числе китайские друзья – включили Высоцкого в тот бронзовый ряд русских классиков, который всегда на слуху – поставив этот бюст на одну полку с Пушкиным, Достоевским, Чеховым.

Я подошёл к памятнику Высоцкому на Петровском бульваре и приготовился его фотографировать. Проходивший мимо человек – обыкновенный русский мужик, который двигался куда-то со спортивной сумкой – вдруг резко свернул в мою сторону и вежливо попросил: «Подождите, пожалуйста, пару минут. Я у Володи снег стряхну с лица». Бросил сумку на землю, влез на постамент, вытянул вверх руку, насколько её хватало, и сбросил небольшой сугроб с бронзовой головы. «Вот так, – сказал мужик. – Теперь лучше». Взял сумку на плечо и двинулся дальше, по своим делам. Случай, который говорит обо всём – об отношении русских к одному из своих главных символов.

Высоцкому, которого сегодня всё чаще ставят на одну полку с русскими классиками, было в сотни раз тяжелее, чем тому же Пушкину, доказывать свою творческую состоятельность и уже своё, персональное, право на бессмертие. Тем более что Пушкин стартовал из привилегированного царского лицея, а Высоцкий – с послевоенного полублатного двора. Тем более что до Высоцкого уже отлились в прочные памятники и Пушкин, и Есенин, главные авторитеты жанра, в котором всегда было мало места. Тем более что вокруг него суетились десятки людей, которые официально считались поэтами, но «в рифму» писали явно хуже, чем Высоцкий. За Пушкина работал только его талант, а Высоцкому, чтобы пробиться наверх, одного таланта оказалось слишком мало.

Пушкин и Высоцкий – два самых заточенных, отшлифованных языка своего времени. Поэтому абсолютно не удивительно, что и сам Высоцкий ставил Пушкина на первое место: все, любые, даже самые мелкие пушкинские бытовые и творческие детали, интересовали Высоцкого на протяжении всей жизни. Если бы Пушкин смог услышать или прочитать Высоцкого, он бы, на сто процентов, ответил ему взаимностью. Что такое язык и стиль Пушкина, становится ясно, когда открываешь, для сравнения, сочинения пушкинских современников: чугунные, вязкие, не до конца понятные слои бесконечных предложений, образов и аллегорий. Если кто-то тогда, на сгибе XVIII–XIX веков, ещё и был способен вникнуть с первого раза в эти загадочные папирусы, то нам, сегодня, понять смысл и значение такого творчества почти невозможно.

Специалисты нам просто говорят, что это хорошо, что Державин – это высокий уровень, и мы им механически верим им, не более того. Но такие тексты уже не проникают в наше сознание, такого рода талант, к сожалению, мы уже не ощущаем лично, без подсказки со стороны, веря специалистам и критикам на слово.

Прошло почти 200 лет. За этот огромный исторический срок, вместивший в себя изобретение атомной бомбы и сотового телефона, даже у простого и кристально ясного когда-то Пушкина стали просвечивать вдруг слова, которые приходится растолковывать, переводить. А при таком разъяснении неизбежно уходит и часть авторской энергетики. Уходит простота, появляется сложность. И тогда – возникает Высоцкий. Сегодня абсолютно очевидно, что ему не надо было доказывать, что он поэт. За него доказало – слово. Сложно сказать, был ли сам голос Пушкина его дополнительным оружием (например, женственный голос Пастернака моментально смазывал всё впечатление о его стихах, и в значительной степени даже отталкивал слушателя от автора). Но вот что касается голоса Высоцкого, то этот фактор многократно усиливал впечатление от чисто литературной части.

Видимо, вся русская поэзия – это какая-то бесконечная историческая цепь, состоящая из особых, золотых звеньев. Из тех избранных носителей русского слова, которые поддерживают магистральное направление в данном жанре, последовательно входя в массовое сознание, в мозг следующих поколений. По каким-то необъяснимым причинам Высоцкий стал ближе массе, чем не самый слабый Маяковский, чем высокопрофессиональный Пастернак, чем ультрамодный когда-то Вознесенский.

Видимо потому, что Высоцкий – это резкий, жёсткий сплав абсолютно простых слов и ясных истин, которые лежат практически у каждого в голове. Но только он один сумел собрать, склеить в оптимальные схемы и смыслы, казалось бы, элементарные бытовые вещи. Никто, кроме него, не достиг такого соотношения Простоты, Веса и Силы. Этот сплав как раз и роднит его с Пушкиным – тем Пушкиным, который стремительно прорвался когда-то между своими тяжеловесными и сонными современниками, с их старческими манерами.

У Высоцкого, в отличие от Пушкина или Есенина, нет больших форм, нет длинных поэм. Но этого уже и не требовалось: настал период малых, предельно спрессованных, пробивных вещей, что по определению требует гораздо большей виртуозности. Среди специалистов принята формула, что Высоцкий «выражал мысли поколения». Такие литературоведческие шаблоны опять, как и в случае с Пушкиным, нагоняют тоску, постепенно забивая Высоцкого в забытую пыльную раму, висящую в школьном коридоре. Ничего он не выражал, тем более не был политическим диссидентом – он просто сказал так, как говорят миллионы. И миллионам это понравилось.

Кто встанет в очередь уже за самим Высоцким, пока сказать сложно. Через сколько лет это произойдёт – также не прогнозируется. Ясно только одно: через 150-200 лет это случится обязательно. Этого не может не произойти.

Талант Пушкина за рубежом, сам по себе, в чистом виде, непонятен. Переводы стихов на другой язык, пусть даже сто раз талантливые переводы – практически бесполезны, так как при переводах из текста уходит самое главное: сам автор. Пушкина воспринимают там просто как русский бренд. Поэтому Россия напряжённо работала несколько веков, чтобы слово «Пушкин» автоматически вызывало на Западе и на Востоке соответствующие ассоциации, позитивное к нам отношение.

Высоцкий – пробил брешь ещё дальше. И помог ему тот факт, что он пел и играл. Тем более, на таком необычном звуке. За счёт этого его понимали уже во многих странах, во всяком случае, начинали пропитываться его персональной энергетикой. Теперь, по логике вещей, у России остаётся последняя, третья, попытка. Когда уже её следующий великий поэт станет не только известен и популярен за рубежом (России этого уже слишком мало), но сможет – своим внутренним русским ядерным реактором – растопить, развернуть заграницу в нужную сторону. Лицом к России.